— Ну?
— Настоящие? Подделка?
— Хвощинский, — Славка затосковал, он был в полном отчаянии. — Ведь специальные службы есть, почему отдуваться должен я?
— Что значит отдуваться?
— А вот то самое! — неожиданно рассвирепел пугливый фотокор. — Я эти штуки показал специалистам. Это же не игрушки, на них изображены известные люди, сам должен понимать. А меня там трясли три часа, дескать, где другие фотографии? Всю душу вытрясли. Теперь сам звони!
— Я тебе это позволял? — теперь рассвирепел я. — Выкладывай напрямик: настоящие или подделка?
Ия стояла у окна, неторопливо пускала замысловатые колечки дыма и слышала каждое наше слово.
— Настоящие, — выдавил, наконец, Славка.
— Как можно такое сделать?
— Не знаю. Спроси Юренева.
— Я тебя спрашиваю. Мастер!
— Откуда мне знать?.. Вот ведь хотел уехать, командировку обещали… Один в Сингапур летит, другой в Канаду, а я дальше Искитима никуда не ездил… — Прервав жалобы, Славка быстро сказал: — Там на этих фотографиях есть детали, которые невозможно режиссировать. Понимаешь? Подлинные фотографии, подлинные! Не знаю, как можно такое сделать, но подлинные фотографии, Хвощинский.
Совсем растерявшись, Славка повесил трубку.
Ия рассмеялась.
— Ты все слышала?
— Конечно. Он так кричал.
— В госбезопасность он, что ли, снес фотографии?
— Неважно. Дай мне трубку.
Не знаю, куда Ия звонила, я старался не глядеть, какой номер она набирает. Но там, куда Ия звонила, ее слушали внимательно. У меня сложилось такое впечатление, что фотографии давно уже находятся у тех служб, что трясли несчастного Славку.
Впрочем, мне было все равно.
Я смотрел, какое на Ие узкое платье.
Как она его надевает?
А Ия говорила в трубку: «Эффект… Да, да, эффект второго порядка…» И еще: «Хвощинского не тревожить…» И еще, прикрыв трубку ладонью, не в трубку, а мне: «Куда там мастер Славка хотел в командировку поехать?»
Я хмыкнул:
— В Сингапур. Или в Новую Зеландию.
Мне безумно хотелось обнять Ию, но она, укорив меня взглядом, сказала в трубку:
— Хвощинский говорит, в Сингапур или в Новую Зеландию. Впрочем, это далеко. Пусть съездит в Ленинград. Если он мастер, Новая Голландия его ничуть не разочарует.
И повесила трубку.
— Кажется, Славке пошла пруха, — сказал я.
— Не думаю. Мы замолчали.
Ия странно смотрела на меня.
Ее синие глаза потемнели.
— Это платье… — спросил я. — Ты сама его вязала?
— Сама.
— Оно мне нравится…
В темнеющих глазах Ии стояло обещание:
— Хочешь, завтра я приду в нем же?
— Хочу… — В горле у меня пересохло. — Как оно снимается?..
Глаза Ии были полны тревоги, но и понимания, колебаний, но и нежности. Она действительно колебалась.
Но это не длилось долго.
Она решительно повернулась спиной:
— Видишь, какая длинная молния?..
Я целовал ее плечи — гладкие, круглые, поддающиеся под губами, ее нежную ровную шею, на которой когда-то начинали угадываться будущие морщинки, от них сейчас следа не осталось. Я задыхался:
— Ты, наверное, все можешь?
— Не все, — шепнула она.
Платье сползло с нее, как змеиная кожа.
Ия сама оказалась гибкой, как змея.
Мы задыхались, мы забыли обо всем, и в этот момент грянул телефон — пронзительно, настойчиво, нудно.
Я не отпустил Ию. Пусть телефон верещит. Я сейчас дотянусь и разобью аппарат ногой.
— Не надо. Возьми.
Тяжело дыша, я дотянулся до трубки.
— Хвощинский! Какого черта? — Юренев был явно взбешен. — Почему эти фотографии прошли мимо наших спецслужб?
— Наверное, потому, что я не имею к вашим спецслужбам никакого отношения, — холодно ответил я.
— Ты шутишь!
— Как это шучу?
— А так, Хвощинский! Запомни! Мои службы — это и твои службы. Так было и так будет. А твоим дружкам я шеи поотворачиваю!
Вовремя Ия отправила мастера в Ленинград, подумал я и повесил трубку.
Я не мог сейчас злиться даже на Юренева.
Я мог только дивиться — свету в окне, гомону воробьев за окном, тому, как быстро Ия успела разобрать постель.
— Рано смеешься… — В синих глазах Ии плавала непонятная мне печаль. — Это только начало…
Я не успел спросить, о чем она? Вновь грянул телефон. Сейчас я его отмажу, хищно подумал я. Сейчас Юренев услышит от меня все, что я о нем думаю. Звонил не Юренев.
— Ну ты! — голос был мерзкий, грязный, с каким-то нечистоплотным присвистом. — Тянешь, ублюдок? Помочь, что ли?
Я ошеломленно повесил трубку.
— Это не все… — улыбнулась Ия печально. — Тебе еще будут звонить…
Я обнял ее.
Телефон мгновенно сошел с ума.
Он трещал теперь так пронзительно, с такой силой, что его вполне могли слышать в холле.
Я не выдерживал, снимал трубку.
Ия зарывала лицо в подушку и смеялась.
Звонили из Госстраха, намерен ли я, наконец, погашать задолженность? Звонили из автоколонны: мой заказ, видите ли, наконец, принят, а шифр контейнера я могу узнать в конторе. Звонили из детского клуба «Калейдоскоп» — там вырубило силовую сеть, почему, черт возьми, не идет электрик? Звонила некая девочка, не столь даже откровенная, сколь закомплексованная. «Придешь в „Поганку“? — проворковала она, волнуясь. — Правда, не можешь? Жалко. Хочешь, я сама приду к тебе?»
Я целовал Ию, я видел, как темнели ее глаза, а телефон опять исходил визгом.
— Позволь, я разобью его.
Ия закрывала глаза, мотала головой:
— Нам надо быть сильными.
Не знаю, что она имела в виду.
Я поднимал трубку.
— Ваш товарищ вчера, я понимаю, очень известный товарищ, часами в меня бросал. Он, когда рвался к вам, сильно ругался, я понимаю. Вот я и говорю совсем вежливо: вы, товарищ, не ругайтесь, вы такой известный, вас все знают, а он часами в меня бросал… — Швейцар деликатно кряхтел, вспоминая ночные подвиги Юренева. — А часы золотые, иностранные. Они с боем и с музыкой. Зачем же так, я сейчас поднимусь к вам…
— Только попробуй, — предупредил я.
— Да это ж минуточка, всего одна минуточка, — засуетился швейцар. — Вы меня и не заметите. Минуточка, и я у вас.
— Сволочь, — сказал я негромко.
— Как-с? — не понял швейцар.
— Сволочь, — проговорил я негромко, но внятно.
— Виноват-с…
Ия смеялась.
Я целовал Ию.
Но что-то уже наполнило комнату, тревожное, темное, как там, на поляне под траурной лиственницей. Удушье, томление неясное, как перед грозой, даже смех тонул, растворялся в этом темном душном удушье.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
